Икота

ИКО́ТА — вид болезни, одержимости, то же, что кликушество. Слово этимологич. связано с общелит. словом "икота", но семантич. отлично от него. Перенос, видимо, связан со сдавленным спазматич. характером речи "кликуши", или "икотницы" (нужно заметить, что заговоры типа "икота, икота, перейди на Федота..." и т. п. относятся к И. в общераспространенном значении). В. И. Даль приводит оба значения, формулируя второе: "на севере, особенно в прм. (пермск.), это местная болезнь, особенно бабья, к-рую приписывают порче, напуску, больную зовут кликушей, икотною, икотницею; болезнь бывает припадками, особенно при раздражении, вроде падучей, с корчами". Суть болезни состоит в том, что из больного (больной, как это чаще бывает) говорит какой-то чужой голос, несомненно против воли "хозяина", часто вещи, к-рых тот не знает. Иногда И. называют то существо, к-рое поселилось в человеке. Ей нередко приписывается ясновидение. По нек-рым представлениям И. (или хозяин) подчиняется воле наславшего ее колдуна (в диалектах: напустить, насадить, посадить И.). Примечательно, что связь И. с голосом и речью столь сильна, что истерич. немоту в одном архангельском диалекте называют "немой икотой". Другое название икоты — кликуша ("кликуша" чаще означает женщину, страдающую этой болезнью, также кликунья, кликушка и т. п.); примечат. контаминация двух названий: "кликота" (в новгородск. и казанск. диалектах). Название "икота" привязано к Северу, В. И. Даль, в частности, отмечает что словом "икотник" (к-рое с замечательной "амбивалентностью" или "взаимностью" обозначает и больного икотой, и того, кто способен эту болезнь напускать) дразнят пинежан и мезенцев. Действительно, в этих сев. областях болезнь (и название) особенно хорошо засвидетельствованы. Однако данные Словаря рус. нар. говоров показывают, что слово "икота" встречается отнюдь не только на Севере (ср. воронежские, смоленские и псковские примеры), явление же, как показывает термин "кликуша" и его распространение, встречается еще шире. Т. о., при всех любопытных наблюдениях над географией мезенского и печорского распространения болезни, невозможно связать ее с шаманской традицией, идущей якобы от чуди — субстратного населения этих мест, как это делает новейший исследователь С. И. Дмитриева, следуя в вопросах географии С. В. Мартынову. И. замечали этнографы, начиная уже с А. Н. Афанасьева и В. И. Даля, но, кажется, единственный раз записать ее на магнитофон удалось моск. лингвисту С. Е. Никитиной — изв. собирательнице фольклора. Характерным образом пленка вела себя очень странно — ее долго невозможно было воспроизвести, затем удалось прослушать только один раз (и расшифровать — т. е. перенести на бумагу), после чего запись окончательно стерлась (доклад С. Е. Никитиной был прочитан в Ин-те славяноведения в 1988 г.).

Лит.: Мартынов С. В. Печорский край. СПб., 1905. С. 221—230; Дмитриева С. И. Фольклор и нар. иск-во русских Европейского Севера. М., 1988. С. 217—219.